Десант в Гилян и Баку
Перед отъездом из Астрахани император лично проводил в опасный путь корабли с войсками, которые должны были занять иранский порт Решт «для обороны тамошних жителей от бунтовщиков лязгинцов и протчих народов». На четырнадцати кораблях эскадры капитан-лейтенанта Ф.И. Соймонова находился полностью экипированный (вплоть до дров, сбитня и чеснока) десантный отряд полковника Никиты Михайловича Шилова. Данная ему инструкция предписывала войти в Энзелийский залив и взять под контроль Решт, столицу провинции Гилян, «выбрав удобное место близ города... и ежели неприятель придёт, оборонять сие место до последней возможности». Властям и обывателям полковник должен был объяснить, что прибыл «для их охранения», и обходиться с ними «зело приятельски и несурово, кроме кто будет противен, но ласкою, обнадёживая их всячески, а кто будет противен, и с тем поступать неприятельски». Наконец, когда жители привыкнут к российскому присутствию, можно «тогда помалу чинить знакомство со оными и разведывать не только что в городе, но и во всей Гиляни какие товары».
Зимнее плавание вдоль всего Каспийского моря прошло удачно - потери составили шесть человек, смытых во время шторма. 5 декабря 1722 года корабли Соймонова вошли в Энзелийский залив - «озеро на 20 или больше вёрст в обширности», - соединённый с морем узким проливом; в залив впадала речка Перибазар, в устье которой, у селения с тем же названием, корабли стали на якорь.
Устье реки Куры.
Из рукописи Ф.И. Соймонова «Экстракт журнала описания Каспийского моря».
(РГАДА. Ф. 181. On. 1. № 45. Л. 29 об. - 30)
Высадка в заливе труда не составила - побережье не было защищено. Рештский визирь Мамед Али-бек ответил посланному для переговоров офицеру, что без шахского указа не может разрешить русским выход на сушу. Оставаться на кораблях отряд Шилова не мог и, «оставя визирские слова», в течение 8-12 декабря занял берег и выгрузил имущество. Но дальше дело не пошло: находившиеся в чистом поле солдаты и офицеры терпели «великие дожди и грязи», не на чем было везти провиант и прочие «припасы» восемь вёрст до города, о чём Шипов рапортовал Матюшкину 29 декабря.
Мамед Али-бек стал собирать войско. Но тут, по счастью, подоспел консул Семён Аврамов. Застав в Реште «смятение», он сумел успокоить жителей и покинувшего город визиря. Тот, прибыв к войскам со свитой, поинтересовался: «...есть ли собственно его величества указ о вступлении его для защищения Гиляни от бунтовщиков. Ибо если сие подлинно на таком основании, то ему легче будет в том ответствовать пред своим государем, что он пустил российское войско в Рящ». Полковники перед строем солдат «тот указ показал визирю, который, приняв его, поцеловал с великим почтением и возвысил над своею головой». После переговоров отряд вступил в город: «Бесчисленное множество народа смотрело на идущих в преизрядном порядке и при игрании музыки наших солдат. Напротив того, наши удивлялись величине города, который вдоль и поперёк простирался на пять верст мерою, а никаким не окружён крепостным строением».
Часть своих людей Шипов оставил в Перибазаре - держать под контролем единственную дорогу к морю и охранять корабли. Остальные были размещены в приспособленном к обороне караван-сарае на краю города «между дорог Казвинской и Гилянской». Предосторожности оказались нелишними - население не выражало особой радости, тем 6олее что ему приходилось давать лошадей для перевозки имущества, а российские служивые валили деревья на дрова. Обыватели «ухоранивали» лошадей и арбы, а солдатам объявляли: «Мы вас не звали», - и принимали российские деньги «копейку за деньгу», то есть вполцены, считая их русское серебро низкопробным. Визирь же отнекивался, что жителиде его «не слушают». Силы отряда Шилова таяли: в январе 1723 года в составе десанта находились 795 здоровых и 315 больных солдат и офицеров; боевых потерь не было, но от болезней скончались три офицера, капрал, 28 рядовых, профос и денщик.
Несколькими месяцами ранее гилянская знать была готова пойти на всё, лишь бы получить помощь против афганцев-завоевателей. Но со временем страхи поутихли - небольшое афганское войско оказалось не в состоянии контролировать весь Иран. В занятом афганцами Казвине вспыхнуло восстание; захватчики были изгнаны с большими потерями, и завоеватель Ирана Махмуд в ярости велел казнить всех сефевидских принцев. В таких условиях рештский визирь и владетели Кескера и Астары стали созывать в столицу провинции «вооружённых персиан», что не могло остаться незамеченным.
Известие о занятии Решта пришло в Петербург только в марте 1723 года. На радостях сам Пётр I объявил о нём горожанам с яхты во время начала навигации; «счастливой приход» отмечался молебном в Троицкой церкви, артиллерийской пальбой и весёлой гульбой государя в «вольном дому». На месте же ситуация была совсем не праздничной. В конце февраля Мамед Али-бек и ханы объявили Шилову, «что они не могут терпеть более пребывания его с войском в их земле, а в состоянии сами защищать себя от своих неприятелей, того ради и вышел бы сам, пока его к тому не понудят, на что требовали у него ответа». Боевой командир возразил, что не двинется с места «без именного его императорского величества указу», но предложил «сперва послать на судах в Дербент все тягости и по возвращении судов идти мне самому с войском», если приказ всё-таки будет отдан.
Тем временем в Решт прибыл назначенный иранским послом в Петербург Измаил-бек. Шах и его министры согласились было принять помощь со стороны России и вести переговоры о вознаграждении за неё - но очень скоро изменили позицию. Измаил-бек, находившийся в Гиляне на российском корабле в ожидании отплытия в Астрахань, получил указ шаха, отменявший и посольство, и обращение за помощью к русским. Другое распоряжение предписывало рештскому визирю, а также кескерскому и астаринскому ханам собрать войска и принудить Шипова покинуть Гилян.
Положение вновь спас находчивый Семён Аврамов. Он перехватил шахского курьера в одной из деревень на пути в Решт, зазвал в гости, узнал о полученных распоряжениях и угощал его, пока Шипов действовал: известил капитана Соймонова об отзыве шахом своего посла и необходимости остерегаться подпускать к кораблям персидские лодки и как можно «скоряе вывесть» Измаил-бека в Россию. В результате этой операции ни о чём не подозревавший Измаил-бек отправился на русском корабле выполнять свою миссию. Вместе с послом тронулся в путь и Аврамов. Пока посольский «поезд» двигался на север, русский консул успел прибыть в столицу; в мае на высочайшей аудиенции он доложил о положении дел в Иране и продемонстрировал образцы интересовавших царя персидских товаров: «анкарек гилянскова чесноку в уксусе и горшечик мазандронского сахару».
По пути в Астрахань Соймонов обследовал устье Куры (Пётр не оставлял намерений сделать это место центром «восточной коммерции»); проведённые съемки убедили капитана в том, что «Сухова берегу» и удобного места для гавани здесь отыскать невозможно.
Оставшийся в Гиляне Шипов и не думал вывозить свою артиллерию - и оказался прав. Он доложил, что визирь и ханы потребовали от него немедленно «выслать» войска под угрозой их «выбить», а «доброжелательных» к русским местных жителей стали арестовывать. Полковник отвечал, что отправляться ему не на чем - корабли ушли, выйти из Решта в Перибазар он тоже не может - у солдат нет палаток для полевого лагеря, а на угрозы заявил, что с теми, кто попытается их исполнить, будет «поступать как с неприятелем».
4 апреля переговоры закончились: «великое множество неприятелей» пошли на приступ «резиденции» гарнизона. Штурм был отбит ценой 10 человек убитых и 23 раненых. Началась осада, но в ночь на 7 апреля «оплошные караулы» ополченцев прозевали атаку трёх рот, закончившуюся разгромом толпы: на месте остались 321 убитый; потери отряда составили 1 убитый и 7 раненых. Неудачей закончилось и нападение на суда в Энзелийском заливе - моряки капитан-лейтенанта Золотарёва расстреляли поставленные «бунтовщиками» под руководством кескерского хана батареи и потопили их лодки.
Легко одержав победу, небольшой отряд Шипова тем не менее оставался противостоять намного превосходящим силам «неприятеля». Но Соймонов уже спешил обратно с подкреплением: Пётр I повелел отправить в Гилян пополнение под началом опытного бригадира Василия Яковлевича Левашова, которому предстояло сменить Шипова на посту «главного командира». Эскадра капитана Мятлевавы вышла в море 20 апреля 1723 года с двумя тысячами солдат и офицеров и двадцатью четырьмя орудиями на борту. 9 июня Левашов рапортовал о прибытии войск на место, а через месяц уже подробно доложил о начале строительства, несмотря на протесты визиря, крепости на Шемахинской дороге и о своих первых впечатлениях от новообретённых подданных Российской империи.
Бригадир возмущался действиями визиря, упорно не желавшего принимать новую политическую реальность и призывавшего жителей быть «верными шаху и бусурманской вере», отчего последние «канфузятца и в развращении ещё великом». О местных обывателях Левашов отозвался критически: «Народ зело пустоголов, а наипаче лжив, однако, признаваетца, нас не так опасны, как своих боятся». Он видел, что затянувшееся безвластие стимулировало внутренние усобицы и обычную уголовщину, когда «партии» бродяг и прочих деклассированных личностей-«лотов» занимались в Реште грабежами и убийствами. Признавая, что «мы здесь ненавидимы», он, однако, отмечал, что уже может рассчитывать на «доброхотных» из местных жителей, которые предупреждали русских о намерениях своих противников.
Находясь с подопечным послом Измаил-беком в Петербурге, Семён Аврамов 7 июня 1723 года в специальной записке подробно описал основные доходные статьи гилянского экспорта - товары (рис, шёлк и ткани - парчи, «кановаты», «объяри», «бохчи» - «платки кановатные з золотом» и серебром), которые обычно продавались турецким купцам в обмен на английские и французские сукна; по данным консула, полученным от рештского визиря, казённые сборы от гилянского торга составляли 130-140 тысяч рублей.
Консул сообщал начальству, что военные вели себя не очень разумно с точки зрения государственного интереса. Жители опасались русских, потому что была жива память о явившихся «за зипунами» казаках Стеньки Разина. Исправить впечатление можно было «ласковым» обхождением, но Шилову оно явно не давалось. Полковник не желал также поддерживать отношения с местными властями. «Кофе и чаю не пил и к нам в гости не ездит», - жаловался визирь Мамед Али-бек, который сам приезжал к Шилову не раз, но ответного визита не дождался. Аврамов долго убеждал местных купцов в выгоде торговли с Астраханью, а командир не желал грузить их товары на российские суда, порожняком возвращавшиеся в Астрахань: «Этот де интерес невелик». В результате торговцы собрались отправлять их привычным караванным маршрутом через «турецкую землю» к Средиземному морю.
Левашов старался не повторять ошибок предшественника. Выбор царя оказался верным - бригадир на долгие годы стал разумным и предусмотрительным колониальным администратором: строил крепости, приступил к сбору пошлин, завёл отношения с местными армянами и стал получать от них достоверные сведения о положении в других провинциях Ирана. Один из его помощников Пётр Сергеев (Петрос ди Саргис Гиланенц) стал в том же году командиром армянского конного отряда на русской службе.
Левашов даже получил от Петра упрёк в нерешительности: «Что же пишите, что действительной силы употребить не смеете, понеже в указе повелено ласкою поступать, но инструкция ваша имянно гласит, чтоб налог, тесноты и грубости никакой не казать тем, кои добро обходятся, а противным противное, и хотя то о противности воинской яснее гласит, однако ж и всякую противность в том разуметь надлежит, и всеми мерами, как возможно, старайтесь, дабы сия провинция разорена не была; також с сими народы временем и к случаю надлежит гордо и отчасти грознее поступать бодро; понеже они не такой народ, как в Европе». Император приказывал продолжать строить крепости, однако употреблять силу таким образом, «дабы сия провинция разорена не была».
Вскоре бригадир освоился в новой обстановке, однако его беспокоили небоевые потери. Ещё в июне 1723 года экспедиционный корпус в Реште насчитывал 3 313 здоровых, 17 раненых и 162 больных; но уже в ноябре Левашов докладывал, что количество «больных салдат зело умножилось, и много помирает», и особенно просил прислать «лекарей» и «писарей» для ведения документации. Император, помнивший о «заразительном» гилянском климате, в июле 1723 года распорядился «дослать рекрут» к Левашову (тысячу человек сразу и ещё тысячу «в запас»), «ибо там не без болных и умерших будет». К концу года командующий в Гиляне получил пополнение - больше тысячи молодых солдат; всего же за первые шесть месяцев 1723 года, по данным Военной коллегии, в новые владения России отправились 5 947 рекрутов. Они требовались не только в Гиляне - следующим шагом по утверждению на берегах Каспия стала возобновлённая экспедиция на Баку.
Царь торопил Матюшкина. Хотя Пётр и отменил «ради турецкого дела» прежние указания о масштабной операции, но всё же был намерен воплотить свою мечту о взятии Баку и строительстве международного порта в устье Куры и охранявшей его крепости, «дабы неприятель не захватил». В мае 1723 года он, получив сведения о движении к Шемахе турок и опасаясь, как бы они не заняли город первыми, чтобы опередить их и завязать с жителями переговоры до подхода основных сил, приказал: «...сколько есть судов... отправить с людьми в Баку».
«План и проспект отаки и взятия города Баки».
Из рукописи Ф.И. Соймонова «Экстракт журнала описания Каспийского моря»
(РГАДА. Ф. 181. On. 1. № 45. Л. 102 об. - 103)
Однако Матюшкин смог выступить в поход только после отправки Левашова в Гилян. Разделённая на три части эскадра капитан-лейтенантов В.А. Урусова, П.К. Пушкина и Ф.И. Соймонова вышла в море 20 июня и без осложнений вошла в Бакинскую бухту 17 июля. В тот же день Матюшкин отправил в крепость майора Нечаева с письмом Измаил-бека к местному султану, предложением принять привезённый провиант и открыть ворота русским войскам, прибывшим «для охранения города Баки». В своём обращении генерал напомнил бакинцам, как они «посмеятельно и лживо учинили» отказ царскому посланцу в прошлом году, и выразил надежду, что теперь они поступят иначе. Однако султан Мухаммед Гуссейн отказался допустить русских в Баку «без указу шахова», о чём 19 июля заявили его представители.
Осада была недолгой. Утром 21-го числа началась высадка десанта. Эта операция была произведена так быстро, что гарнизон не успел оказать сопротивления. Только после её окончания вышедшая из города конница попыталась атаковать русские войска, но они к этому времени уже успели построить на берегу батарею и открыли «скорую стрельбу». Не выдержав артиллерийского огня, бакинские конники поспешно устремились к городу.
Затем по городу открыли огонь орудия батареи и с семи гекботов. Бомбардировка двухпудовыми мортирами вызвала пожары, а двенадцатифунтовые пушки били по крепостной стене со стороны моря. Ответные действия оказались неэффективными: маленькие крепостные орудия не смогли соперничать с корабельной артиллерией, а конные атаки на батарею отражались русскими войсками. В результате обстрела в стене была пробита брешь, но до штурма дело не дошло.
27 июля Матюшкин отправил в Баку письмо с «последней резолюцией» о сдаче, и среди осаждённых произошёл раскол. В пять часов утра следующего дня бакинцы заявили, что сопротивляться их принуждали «некоторые противники», и от имени начальника гарнизона юзбаши Дергах Кули-бека и его брата Хаджи Эмина согласились открыть ворота. В три часа пополудни русские части вступили в город, а жители приветствовали их «хлебом и солью», музыкой и пляской «по персицки». Городские власти преподнесли Матюшкину ключи от городских ворот. Войска заняли посты на башнях, стенах, у ворот, пороховой казны и пушек; затем в город были доставлены с кораблей 14 пушек, продовольствие и амуниция. Солдаты заняли два караван-сарая - армянский и индийский, а в «знатнейшей мечети» командование учредило гауптвахту.
Вступив в Баку, Матюшкин стал наводить порядок - последовательно, но осторожно. Жители города 15 августа обратились к командующему с письмом, в котором сообщали, что султан и его братья связывались с Хаджи Даудом и были инициаторами сопротивления русским войскам, после чего Мухаммед Гуссейн был «отставлен» от всех дел, его «пожитки» описаны, а самого бывшего султана и трёх его братьев Соймонов вывез в Астрахань.
Одновременно генерал докладывал царю, что «Дергах Кули-бек и протчие обыватели являются к стороне вашего императорского величества склонны и как видица, во всём оные показывают доброжелательство». Большую часть гарнизона, состоявшего из семисот солдат под командованием юзбаши, приняли на русскую службу. В том же доношении Матюшкин объяснил, что не считает полезным выполнять пункт данной ему инструкции о высылке из города жителей-мусульман, а в настоящее время занят сбором сведений о состоянии налоговых поступлений, значительная часть которых находилась на откупе у того же султана. Кроме того, командующий был озабочен отсутствием вблизи города «конских кормов» и состоянием временно бесхозных нефтяных колодцев.
Следом за занятием Баку предстояло овладеть Курой, тем более что к тому времени сальянский наиб Гуссейн-бек и талышский владелец Мир Аббас-бек успели заявить о своей покорности. Отправленный морем из Баку батальон подполковника Григория Зенбулатова высадился в устье реки и на одном из островов устроил укреплённый лагерь. Овладение Сальянами давало возможность контролировать устье Куры и пользоваться местными пастбищами, рыбными промыслами, пашнями и лесами, тогда как в Баку запасы продовольствия, «конские корма» и дрова отсутствовали: в октябре того же года туда пришлось завозить муку и дрова из Астрахани на русских кораблях.
Император в ответ на известие о входе русских войск в Баку собственноручно написал Матюшкину: «Письмо ваше через адъютанта Вульфа я 4-го сего месяца получил, с великим довольством, что вы Баку получили (ибо не без сомнения от турков было); за которые ваши труды вам и всем при вас и оном деле трудившимся благодарствуем и повышаем вас чином генерала-лейтенанта, что же при сём случае вам чинить, о том прилагается указ, - добавив: - Не малое и у нас бомбардирование того вечера было тогда сия ведомость получена», - имея в виду салют в честь занятия Баку.
Вопрос о «выводе» из города «противных» российской администрации обывателей царь передал на усмотрение командующего, однако полагал полезным «сколько может быть без вреда оттоль их людей убавить, понеже хотя о турках у меня мягки ведомости, но намерение их глубоко, чего опасаться надлежит», а на российской службе оставить «для знания мест, например, человек сто конных с ружьём, а прочим от службы отказать, понеже своих имеем».
Пётр имел основания быть довольным. В отличие от 1722 года, когда сорокатысячная армия после изнурительного марша смогла прочно удержать только один Дербент, в теперешнюю кампанию сравнительно небольшими отрядами без потерь были заняты стратегически и экономически важные пункты на западном и южном берегах Каспийского моря. В июне 1723 года царь, по-видимому, считал, что шаху уже ничего не остаётся, как согласиться на все его условия. Он даже предложил Волынскому склонить Тахмаспа к выезду в Россию, но осторожный губернатор объяснил, что на такой вариант «надежды нет». Отныне судьба кампании решалась в дипломатических битвах.
